:)

#Тимошенко#вибори

– Где в Сибири власти, уничтожая кладбища, действовали наиболее радикально?

– В Барнауле в 1930-е годы уничтожили два больших кладбища. На одном из них с дореволюционных времен стоял памятник – Демидовский столп, установленный в честь столетия горного дела на Алтае. Его, кстати, снести не удалось, только табличку ободрали. И именно в Барнауле осуществили саму радикальную идею – вскрывать старые захоронения ради ценностей, оставленных в могилах. Это было подкреплено постановлением местной власти. Искали кольца, кресты, золотые зубы, к поискам привлекали даже детей. По современным меркам это уголовная статья, а тогда могилы разорили и бросили, собаки кости по городу таскали, дети черепами в футбол играли. Все это подавалось, как необходимая помощь молодой советской власти.

– Нет, нигде. Если говорить, например, о Томске – это старый культурный центр. Там еще до революции сформировались краеведческие традиции, музейное дело. Были свои активисты – сильные и упорные. Томская профессура и врачи были известны во всей Сибири. Томск был религиозным центром, там были мужской и женский монастыри – Алексеевский и Предтеченский. Были развиты традиции, связанные с паломничеством, с могилой старца Федора Кузьмича – томичи до сих пор убеждены, что старец это Александр Первый. Томск город с традициями, памятью, поэтому местная интеллигенция насмерть стояла за свои ценности, за исторический некрополь, в частности, и за свои убеждения сильно пострадала от властей.

– Кто были эти энтузиасты, отстаивавшие памятные места?

– Директор краеведческого музея Михаил Шатилов доказывал местным властям, что нельзя уничтожать значимые художественные и исторические памятники, такие, например, как могила и келья Федора Кузьмича. Он создавал в Томске лучший в Западной Сибири музей. Дело не только в том, что он собрал в музее, он умел создавать такие экспозиции, читал такие лекции, задавал такую планку, которую и теперь не удается достичь. Его позже репрессировали, Шатилов умер на Соловках.

А музей после него вынужденно переориентировался – томская старина ушла на второй план. После убийства Кирова в Томске началась его мемориализация, ведь здесь в 1905 году стартовала его карьера профессионального революционера. И в местном краеведческом музее размещались экспозиции, посвященные Кирову. Из него раздули то, чего в реальности и близко не было. Оставшиеся в городе большевики в 1934-м его еле помнили. Когда Кирова застрелили, кто-то из томичей, прочитав в газете биографию вождя, удивился, что это был их Серега Костриков. Но сказать что-то лишнее о нем было страшно. Я читала воспоминания о том, как людей репрессировали за это на 10 лет лагерей. А нового директора музея Александра Уланова репрессировали тоже в связи с Кировым. Кто-то в мусорном ведре в музее нашел портрет Кирова и донес. К тому же еще донесли, что когда Уланов принял в музее экспозицию, псвященную Сталину, он якоюы вздохнул и сквозь зубы пробурчал: «Сколько денег потратил на эту гадину».

– А в Омске жил Валериан Куйбышев и там вынуждены были повсюду создавать памятные мемориалы ему…

– Да, там был создан свой микрокульт Куйбышева. Для всех погибших соратников Сталина, даже если они покончили с собой как Куйбышев и Орджоникидзе, создавались карликовые культы, они поддерживали основной культ – сталинский. К сожалению, эти микрокульты затмевали все другие региональные темы и очень сильно обедняли память о реальной местной истории, которой можно было бы гордиться. Возвращение традиционного краеведения в Томске и Омске началось только в перестройку. Хотя в Омске, в отличие от других городов, довольно долго сохранялся исторический некрополь. Его не успели снести и вплоть до середины и местные краеведы его хранили. Был такой директор музея Андрей Палашенков. Он записал, зарисовал и сделал фото омского некрополя, который снесли уже в 50-е годы.

В 2005 году в Омске на месте бывшего мемориального казачьего кладбища навели порядок, нашли обломки надгробий, сложили их и создали мемориальный сквер, восстановили небольшую церковь. И это выглядит достойно, красиво. В Новосибирске ничего похожего нет, к сожалению. Были предложения сделать мемориал в Центральном парке или Березовой роще – не сделано. Когда открывался исторический парк «Россия моя история», мы, краеведы, предлагали оргкомитету сделать мемориал всем жертвам Гражданской войны, ведь в городе тогда половина населения исчезла. Память об этой трагедии должна действовать как привика, чтобы подобное никогда не повторилось.

– И, все-таки, возвращаясь к истории сноса повсюду старых кладбищ. Насколько рационально действовали в этом смысле большевики?

– Я думаю что большевики, прежде всего, работали не со знаниями, а с эмоциями. А что вызывает самую острую эмоциональную реакцию, чувства, которые не забудешь? Это смерть и похороны. Они устраивали торжественные похороны своих героев – как только города, например, освобождались от колчаковцев. Сразу же устраивались торжественные похороны жертв Колчака. Это была всеобщая технология.

Большевики даже раскапывали могилы или находили незахороненных – и торжественно предавали земле. Это были похороны–демонстрации. Здесь был востребован опыт всех революционных похорон: и Парижской коммуны, и революции 1905 года и новых героев в Москве на Красной площади в 1917 году.

Кто–то это продумал, сценарий был расписан плоть до того, кто за кем идет в колонне траурного шествия. До революции были свои похоронные традиции: где священник идет, где родственники, где коллеги, где зеваки – все регламентировалось. Большевики изъяли всю религиозную атрибутика и фигуру священника из шествия. Вместо этого добавили политические, революционные атрибуты – место икон заняли лозунги.

– Этот большевистский культ новомученников был сродни религиозному?

– Нет, здесь было подчеркнуто атеистическое представление о смерти и жизни. Но люди, которые были воспитаны в религиозной среде и имели религиозное сознание. Они не могли сразу перейти к атеистическим убеждениям. Поэтому оттенок религиозности в новых революционных культах появлялся стихийно, граждане сами могли явиться на похороны с иконами и крестом, произносились формулировки впривычном религиозном стиле «светлая память», «спите спокойно» – это то, к чему люди привыкли. Постепенно заменявшие иконы лозунги становились тоже сакральным в некотором смысле. Ну и квазирелигиозный культ Ленина – это тоже своего рода скрещивание вытесненных релишиозных культов с новыми революционными святынями. Применялись и другие практики, заимствованные из религиозной традиции. Например, сбор кирпичей на дом Ленина в Новосибирске, построенный в память вождю в 1925 году. Это ведь исконно православная практика, так верующие собирали по кирпичику, по копейке на строительство храмов. Большевики воспроизвели много старых культурных практик и технологий, ни от чего полезного не отказались. А люди воспринимали «на ура» привычную схему действий.

– А примеры какого-то сопротивления внедрению новых ритуалов и разрушению старых похоронных традиций и кладбищ в Сибири были?

– Я анализировала похоронные объявления в газетах сибирских городов за первые 20 лет советской власти. В них указывался формат похоронного ритуала. Где-то специально указывали, что похороны будут гражданские. И наоборот: умирает старый профессор в Томске, в объявление пишут, что вынос тела из Кафедрального собора – значит, будет отпевание по религиозному обряду. Но к 30-му году из газет фактически исчезают объявления о православных похоронах. Сказывалось и давление властей, и закрытие церквей — просто уже негде было отпевать согласно православным обрядам. Но все равно людей отпевали потихоньку, священников стали звать на дом.

– Это преследовалось?

– Это не одобрялось, но вытравить было невозможно. В центре и на юге страны эта традиция была еще сильнее. Поэтому большевики смирились, махнули рукой на стариков, но на молодежь через школу и комсомол воздействовали, давили.

И еще было такое: комсомольские похороны, пионерские. Утонул какой-то пионер в реке – его похороны политизировались, часто героизировались и дети хоронили его с барабанами «без попов и обрядов». Не важно, как кто реально погиб. Например, был в Томске известный журналист Яша Лазовников, он из деревни в деревню плыл на лодке и утонул, но несчастный случай выдавался за героическую смерть от происков врагов революции. Придумали соответсвующую легенду и хоронили как героя со всеми новыми революционными ритуалами.

Но интересно, что к началу 30-х годов такие похороны-демонстрации устраивать уже перестали. Людей настраивали на строительство светого коммунистического завтра, похоронные процессии в это не вписывались. В потом их заменят демонстрации против «врагов народа». Со временем все большевистские мемориалы стали приходить в запустение. В 1939 году было 20 лет освобождения от колчаковщины – дату можно было использовать для патриотического подъема перед надвигающейся войной, а вести людей, как выяснилось, было некуда – нет памятника даже жертвам Колчака. Срочно слепили в нескольких городах под дату памятники – да такие, что лучше бы не делали, долго они не простояли.

– Вот такое разрыв многолетнее насильственно уничтожение вековых традиций и обрядов как сказывается на сегодняшней идеологии?

– Когда новосибисркий мэр-коммунист Анатолий Локоть говорит, что «будет второе пришествие Октября, второе пришествие социализма» – в этом весь сюр нашего отношения к традициям, обрядам, прошлому и будущему. В то же время в государственном законодательстве появляются такие формулировки, как «оскорбление чувств верующих» . В 20–е годы, кстати, большевики требовали, чтобы из церкви вынесли портреты императора Николая II и императорской семьи, потому что их присутствие «оскорбляет революционные чувства масс». При этом еще везде старается успеть РПЦ. Вот уже появилась тема мемориализации жертв сталинских репрессий. РПЦ в местах расстрелов, других значимых местах, ставит кресты. Насколько это правильно? Те люди – жертвы репрессий – сколько из них православных? Среди них было много и атеистов – те же партийные функционеры и чекисты, эсеры и анархисты. Но церковь под себя все «подгребает». То же делали и большевики, когда жертв колчаковской расправы хоронили как борцов и героев. Помните среди них крестьянина с базара?

Я говорю о том, что в итоге почти векового эксперимента с исторической памятью, традициями, обрядами (в том числе и похоронными), разуршением всего и вся, мы имеем сейчас то, что имеем. У нашего современного государства политика памяти непоследовательная и аморфная. Попытка объединить все со всем. И при этом не извлечь уроки, не покаяться. Прошло 100-летие революции, но глобальной мемориализации, направленной на примирение – не было. У государства нет идеологии – что ему продвигать?

"Батурин також має стати уроком і застереженням для українців, коли відсутність єдності між старшинами часів гетьмана Івана Мазепи дуже дорого коштували всьому українському народові, а особливо гетьманській столиці", Порошенко https://t.co/JxdgTqiSeopic.twitter.com/9jdcouAcim

— Олег Леусенко (@Leusenko_Oleg) 13 березня 2019 р.

Миколаївський міжнародний фестиваль повітряних зміїв "Tryhutty International Kite Festival" став частиною всесвітнього календаря кайт-івентів — American Kitefliers Association (АКА) і відповідного європейського. https://t.co/JO6EiDSeO9pic.twitter.com/BtN0FipYH7

— Олег Леусенко (@Leusenko_Oleg) 12 березня 2019 р.

– Где в Сибири власти, уничтожая кладбища, действовали наиболее радикально?

– В Барнауле в 1930-е годы уничтожили два больших кладбища. На одном из них с дореволюционных времен стоял памятник – Демидовский столп, установленный в честь столетия горного дела на Алтае. Его, кстати, снести не удалось, только табличку ободрали. И именно в Барнауле осуществили саму радикальную идею – вскрывать старые захоронения ради ценностей, оставленных в могилах. Это было подкреплено постановлением местной власти. Искали кольца, кресты, золотые зубы, к поискам привлекали даже детей. По современным меркам это уголовная статья, а тогда могилы разорили и бросили, собаки кости по городу таскали, дети черепами в футбол играли. Все это подавалось, как необходимая помощь молодой советской власти.

– Нет, нигде. Если говорить, например, о Томске – это старый культурный центр. Там еще до революции сформировались краеведческие традиции, музейное дело. Были свои активисты – сильные и упорные. Томская профессура и врачи были известны во всей Сибири. Томск был религиозным центром, там были мужской и женский монастыри – Алексеевский и Предтеченский. Были развиты традиции, связанные с паломничеством, с могилой старца Федора Кузьмича – томичи до сих пор убеждены, что старец это Александр Первый. Томск город с традициями, памятью, поэтому местная интеллигенция насмерть стояла за свои ценности, за исторический некрополь, в частности, и за свои убеждения сильно пострадала от властей.

– Кто были эти энтузиасты, отстаивавшие памятные места?

– Директор краеведческого музея Михаил Шатилов доказывал местным властям, что нельзя уничтожать значимые художественные и исторические памятники, такие, например, как могила и келья Федора Кузьмича. Он создавал в Томске лучший в Западной Сибири музей. Дело не только в том, что он собрал в музее, он умел создавать такие экспозиции, читал такие лекции, задавал такую планку, которую и теперь не удается достичь. Его позже репрессировали, Шатилов умер на Соловках.

А музей после него вынужденно переориентировался – томская старина ушла на второй план. После убийства Кирова в Томске началась его мемориализация, ведь здесь в 1905 году стартовала его карьера профессионального революционера. И в местном краеведческом музее размещались экспозиции, посвященные Кирову. Из него раздули то, чего в реальности и близко не было. Оставшиеся в городе большевики в 1934-м его еле помнили. Когда Кирова застрелили, кто-то из томичей, прочитав в газете биографию вождя, удивился, что это был их Серега Костриков. Но сказать что-то лишнее о нем было страшно. Я читала воспоминания о том, как людей репрессировали за это на 10 лет лагерей. А нового директора музея Александра Уланова репрессировали тоже в связи с Кировым. Кто-то в мусорном ведре в музее нашел портрет Кирова и донес. К тому же еще донесли, что когда Уланов принял в музее экспозицию, псвященную Сталину, он якоюы вздохнул и сквозь зубы пробурчал: «Сколько денег потратил на эту гадину».

– А в Омске жил Валериан Куйбышев и там вынуждены были повсюду создавать памятные мемориалы ему…

– Да, там был создан свой микрокульт Куйбышева. Для всех погибших соратников Сталина, даже если они покончили с собой как Куйбышев и Орджоникидзе, создавались карликовые культы, они поддерживали основной культ – сталинский. К сожалению, эти микрокульты затмевали все другие региональные темы и очень сильно обедняли память о реальной местной истории, которой можно было бы гордиться. Возвращение традиционного краеведения в Томске и Омске началось только в перестройку. Хотя в Омске, в отличие от других городов, довольно долго сохранялся исторический некрополь. Его не успели снести и вплоть до середины и местные краеведы его хранили. Был такой директор музея Андрей Палашенков. Он записал, зарисовал и сделал фото омского некрополя, который снесли уже в 50-е годы.

В 2005 году в Омске на месте бывшего мемориального казачьего кладбища навели порядок, нашли обломки надгробий, сложили их и создали мемориальный сквер, восстановили небольшую церковь. И это выглядит достойно, красиво. В Новосибирске ничего похожего нет, к сожалению. Были предложения сделать мемориал в Центральном парке или Березовой роще – не сделано. Когда открывался исторический парк «Россия моя история», мы, краеведы, предлагали оргкомитету сделать мемориал всем жертвам Гражданской войны, ведь в городе тогда половина населения исчезла. Память об этой трагедии должна действовать как привика, чтобы подобное никогда не повторилось.

– И, все-таки, возвращаясь к истории сноса повсюду старых кладбищ. Насколько рационально действовали в этом смысле большевики?

– Я думаю что большевики, прежде всего, работали не со знаниями, а с эмоциями. А что вызывает самую острую эмоциональную реакцию, чувства, которые не забудешь? Это смерть и похороны. Они устраивали торжественные похороны своих героев – как только города, например, освобождались от колчаковцев. Сразу же устраивались торжественные похороны жертв Колчака. Это была всеобщая технология.

Большевики даже раскапывали могилы или находили незахороненных – и торжественно предавали земле. Это были похороны–демонстрации. Здесь был востребован опыт всех революционных похорон: и Парижской коммуны, и революции 1905 года и новых героев в Москве на Красной площади в 1917 году.

Кто–то это продумал, сценарий был расписан плоть до того, кто за кем идет в колонне траурного шествия. До революции были свои похоронные традиции: где священник идет, где родственники, где коллеги, где зеваки – все регламентировалось. Большевики изъяли всю религиозную атрибутика и фигуру священника из шествия. Вместо этого добавили политические, революционные атрибуты – место икон заняли лозунги.

– Этот большевистский культ новомученников был сродни религиозному?

– Нет, здесь было подчеркнуто атеистическое представление о смерти и жизни. Но люди, которые были воспитаны в религиозной среде и имели религиозное сознание. Они не могли сразу перейти к атеистическим убеждениям. Поэтому оттенок религиозности в новых революционных культах появлялся стихийно, граждане сами могли явиться на похороны с иконами и крестом, произносились формулировки впривычном религиозном стиле «светлая память», «спите спокойно» – это то, к чему люди привыкли. Постепенно заменявшие иконы лозунги становились тоже сакральным в некотором смысле. Ну и квазирелигиозный культ Ленина – это тоже своего рода скрещивание вытесненных релишиозных культов с новыми революционными святынями. Применялись и другие практики, заимствованные из религиозной традиции. Например, сбор кирпичей на дом Ленина в Новосибирске, построенный в память вождю в 1925 году. Это ведь исконно православная практика, так верующие собирали по кирпичику, по копейке на строительство храмов. Большевики воспроизвели много старых культурных практик и технологий, ни от чего полезного не отказались. А люди воспринимали «на ура» привычную схему действий.

– А примеры какого-то сопротивления внедрению новых ритуалов и разрушению старых похоронных традиций и кладбищ в Сибири были?

– Я анализировала похоронные объявления в газетах сибирских городов за первые 20 лет советской власти. В них указывался формат похоронного ритуала. Где-то специально указывали, что похороны будут гражданские. И наоборот: умирает старый профессор в Томске, в объявление пишут, что вынос тела из Кафедрального собора – значит, будет отпевание по религиозному обряду. Но к 30-му году из газет фактически исчезают объявления о православных похоронах. Сказывалось и давление властей, и закрытие церквей — просто уже негде было отпевать согласно православным обрядам. Но все равно людей отпевали потихоньку, священников стали звать на дом.

– Это преследовалось?

– Это не одобрялось, но вытравить было невозможно. В центре и на юге страны эта традиция была еще сильнее. Поэтому большевики смирились, махнули рукой на стариков, но на молодежь через школу и комсомол воздействовали, давили.

И еще было такое: комсомольские похороны, пионерские. Утонул какой-то пионер в реке – его похороны политизировались, часто героизировались и дети хоронили его с барабанами «без попов и обрядов». Не важно, как кто реально погиб. Например, был в Томске известный журналист Яша Лазовников, он из деревни в деревню плыл на лодке и утонул, но несчастный случай выдавался за героическую смерть от происков врагов революции. Придумали соответсвующую легенду и хоронили как героя со всеми новыми революционными ритуалами.

Но интересно, что к началу 30-х годов такие похороны-демонстрации устраивать уже перестали. Людей настраивали на строительство светого коммунистического завтра, похоронные процессии в это не вписывались. В потом их заменят демонстрации против «врагов народа». Со временем все большевистские мемориалы стали приходить в запустение. В 1939 году было 20 лет освобождения от колчаковщины – дату можно было использовать для патриотического подъема перед надвигающейся войной, а вести людей, как выяснилось, было некуда – нет памятника даже жертвам Колчака. Срочно слепили в нескольких городах под дату памятники – да такие, что лучше бы не делали, долго они не простояли.

– Вот такое разрыв многолетнее насильственно уничтожение вековых традиций и обрядов как сказывается на сегодняшней идеологии?

– Когда новосибисркий мэр-коммунист Анатолий Локоть говорит, что «будет второе пришествие Октября, второе пришествие социализма» – в этом весь сюр нашего отношения к традициям, обрядам, прошлому и будущему. В то же время в государственном законодательстве появляются такие формулировки, как «оскорбление чувств верующих» . В 20–е годы, кстати, большевики требовали, чтобы из церкви вынесли портреты императора Николая II и императорской семьи, потому что их присутствие «оскорбляет революционные чувства масс». При этом еще везде старается успеть РПЦ. Вот уже появилась тема мемориализации жертв сталинских репрессий. РПЦ в местах расстрелов, других значимых местах, ставит кресты. Насколько это правильно? Те люди – жертвы репрессий – сколько из них православных? Среди них было много и атеистов – те же партийные функционеры и чекисты, эсеры и анархисты. Но церковь под себя все «подгребает». То же делали и большевики, когда жертв колчаковской расправы хоронили как борцов и героев. Помните среди них крестьянина с базара?

Я говорю о том, что в итоге почти векового эксперимента с исторической памятью, традициями, обрядами (в том числе и похоронными), разуршением всего и вся, мы имеем сейчас то, что имеем. У нашего современного государства политика памяти непоследовательная и аморфная. Попытка объединить все со всем. И при этом не извлечь уроки, не покаяться. Прошло 100-летие революции, но глобальной мемориализации, направленной на примирение – не было. У государства нет идеологии – что ему продвигать?

"Батурин також має стати уроком і застереженням для українців, коли відсутність єдності між старшинами часів гетьмана Івана Мазепи дуже дорого коштували всьому українському народові, а особливо гетьманській столиці", Порошенко https://t.co/JxdgTqiSeopic.twitter.com/9jdcouAcim

— Олег Леусенко (@Leusenko_Oleg) 13 березня 2019 р.